Протоиерей Александр Сорокин: не хрустнет ли церковное тело?

 

День Казанской иконы Божией Матери 4 ноября теперь является официальным государственным праздником под названием День народного единства. Хорошо ли, когда светская власть поднимает православные ценности на свои знамена? На эту тему рассуждает ответственный редактор «Воды живой» протоиерей Александр Сорокин в интервью политическому обозревателю журнала «Город 812» Антону Мухину.

— Очевидно, утверждая новый праздник, правительство преследовало в первую очередь собственные цели: найти альтернативу 7 ноября, насолить полякам, с которыми тогда ругались из-за американской противоракетной системы и т. д. Вам не кажется, что государство использует Церковь, приспосабливая ее ценности для своих нужд?

— Нынешняя власть провозглашает себя продолжателем российской (и одновременно советской, что не очень сочетается) государственности, а в дореволюционной России 4 ноября, точнее 22 октября, было государственным праздником со времен Алексея Михайловича. Но в Вашем вопросе слова «государство использует» звучат негативно. Хотя, по-моему, винить здесь государство бессмысленно. Государство на то и государство, чтобы использовать все, что можно, для реализации своих целей, в том числе самых патриотических. В данном случае, вероятно, стояла задача сплотить народ. Еще полтора тысячелетия назад в Римской империи пришли к выводу, что христианство, до того момента гонимое, может сослужить полезную службу для укрепления страны. И в Византии, и на Руси Церковь должна была выполнять эту функцию. Не отрицая тот факт, что Константин Великий и Владимир Святой, решив принять христианство, руководствовались личными духовными мотивами, согласимся, что для каждого из них это был политический акт.

Другое дело, что, по выражению одного русского церковного историка, когда Церковь попала в объятия государства (он имел в виду Константина Великого), «церковное тело стало похрустывать». Поэтому уместнее рассуждать не о том, правильно ли поступает государство (оно по-своему право), а о том, насколько Церковь должна участвовать в такой... смычке.

— Симфонии?

— Что бы ни говорили, у нас сегодня нет симфонии, потому что она должна объявляться открыто и закрепляться законодательно.

— Хорошо, тогда сформулирую так: насколько со стороны Церкви уместно идти на такой союз с государством?

— В Церкви многие обрадовались, что 4 ноября, один из самых чтимых у православных праздников, стал выходным днем, хоть и под другим именем. Но если занимать честную гражданскую позицию, то надо признать, что это праздник Русской Церкви, а страна у нас многоконфессиональная, поэтому официальный статус красного дня календаря не совсем корректен. И православная иерархия могла бы быть здесь более осмотрительной, а не просто радоваться тому, что день Казанской иконы сделали выходным. Это немного эгоистичная позиция по отношению к россиянам, исповедующим другие религии.

— 4 ноября официально никак с религией не связан. А вот 7 января — православное Рождество — провозглашено выходным днем, и это явно противоречит постулату о светском характере российского государства.

— Я бы не сравнивал эти два праздника. Рождество — традиционный праздник, который для многих в последнее время стал Рождеством без Христа. Что, конечно, очень плохо с точки зрения Церкви, но речь сейчас не об этом. Народу дали еще один выходной для продолжения новогоднего веселья, нецерковные люди просто не задумываются о подлинном смысле 7 января. То есть Рождество настолько секуляризировано, что для неправославных нет ничего обидного в этом выходном дне.

— Но в том числе из-за официального статуса православного Рождества либерально настроенная публика скептически относится к Церкви, обвиняя ее в излишне тесных связях с государством.

— Обидно, что некоторые люди демократических взглядов находятся в оппозиции к Церкви. В самой Церкви по этому поводу существуют разные точки зрения. Одни скажут: «Ну и ладно, мы Россию спасаем, она должна быть, как и была, православной». А кто-то считает, и я бы с этим согласился, что нельзя идти напролом, не учитывая иных взглядов.

— Насколько такое либеральное крыло Церкви может влиять на ее политику?

— Знаете, мне очень не нравится эта навязанная терминология: консервативное крыло, либеральное крыло. Я бы говорил о тех людях в Церкви, которые замкнуты на самих себя и рассматривают церковный мир как исключительно свой, и тех, кто видит Церковь частью большого многообразного мира, с которым она должна находиться в диалоге. Хотя и те, и другие мотивированы одним — стремлением наполнить умы людей христианской проповедью.

— Грубо говоря, экстраверты и интроверты.

— Грубо говоря, да. Все-таки либерализм и консерватизм — это слова из политического лексикона. Такое деление здесь неприменимо, потому что в Церкви все консерваторы, даже те, кого Вы считаете либералами. Церковь, которая зиждется на сохранении традиций, по определению консервативна. Если кто-то в Церкви перестает быть консерватором, он покидает ее тем или иным способом.

— А чукотский епископ Диомид...

— Вы хотите сказать, что он — консерватор?

— Разве нет?

— Нет. Он фундаменталист, если под фундаментализмом понимать крайнюю степень нетерпимости. Тогда как церковный консерватизм — стремление сохранить традицию.

— Хорошо, давайте говорить не о церковных либералах и консерваторах, а о сторонниках закрытости и открытости. Очевидно, что последние в меньшинстве и сейчас, и в исторической ретроспективе. Нужна ли тогда открытость вообще?

— Я убежден, что нужна. В этом заключается миссия Церкви. Возьмем Евангелие и увидим, что Иисус не только не замыкался в кругу благоговейно Его слушавших последователей, а шел к тем, кто не был принят в добропорядочном религиозном обществе. И в этом был весь пафос Его проповеди, одна большая провокация для всего фарисейского мира. Он ведь пришел не для того, чтобы сказать, что все грешники погибнут. Он принес благую весть о том, что Бог в Своей милости щедр ко всем. Но это я уже начал говорить проповедь...

— Но большинство церковного руководства тяготеет к закрытости и более тесному союзу с государством.

— В душу-то никто никому не заглядывал. Как тут можно что-то утверждать? Официально большинство высказывается в поддержку такого союза. Наверное, полагая, что сегодня мы — Церковь и государство — строим общий дом, Россию, и поэтому нужно работать вместе. Работать, конечно, надо, но должны ли Церковь и государство держаться друг за друга или все-таки сохранять дистанцию? Тем более что такая дистанция определена Конституцией. Этот вопрос для меня спорный, хотя многие внутри Церкви считают его очевидным. Они приводят положительные примеры из истории и византийской, и русской. Но при этом забывают, что в итоге все рухнуло и там, и здесь, и не в последнюю очередь потому, что Церковь и государство слишком срослись. Особенно это касается нашей истории. Катастрофа 1917 года была предопределена многими причинами, но одной из основных стало то, что Церковь из голоса евангельской правды стала департаментом государства. Этим объясняется, почему с таким остервенением были отвергнуты все нравственные начала, которые исповедует православие. А теперь впереди очередной 17-й год и неизвестно, чем он для нас будет.

— Думаете, 17-й год впереди?

— По крайней мере, арифметически — впереди.

02.11.2010